Зачин такой: Ломоносов изобрел устройство отсеивающее негативное воздействие на историю. В итоге к 1904 г. Россия вышла в космос. Действие происходит в 1904 году. Роман закончен не был.
Вот те 8 глав, что выложены в И-нете: (Извините - много букафф)
«ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ "ВАРЯГА"».
1
Командир БЧ-4 капитан-лейтенант Артемьев.
"Мая 21 дня 1904 г.
Порт-Артур, Луна.
Акт.
Сего числа нами, начальником Военно-космической инспекции контр-адмиралом Денисовым и главным инженером верфи капитаном первого ранга Флетчером, произведена поверка систем и механизмов связи и сигнализации крейсера первого класса Российского императорского флота "Варяг" на предмет готовности к автономному полету за пределы Солнечной системы.
Комиссия отмечает полную готовность и работоспособность всех штатных систем и механизмов. Вместе с тем предлагается, с целью повышения надежности и живучести, провести следующие работы..."
Артемьев потер глаза. Под веки будто песку насыпали. Когда в последний раз спал? Не так, чтобы лбом в кулаки - и пусть пятнадцать минут не трогают, а в койке, да до утра, да приняв перед сном - и после бани! - чарку померанцевой...
Всегда перед полетом аврал. Всегда.
Традиции флота.
Вот и с дооборудованием - спохватились...
Впрочем, времени все равно уже нет. Так что придется старенькому "вестингаузу" покрутить своими шариками еще разочек.
Он умный, "вестингауз", и все умеет - вот только чуть-чуть бы побыстрее управлялся...
Артемьев упрятал акт в красную кожаную папку с золоченой застежкой - там уже покоилась добрая дюжина подобных добрых пожеланий - и снял наушник телефона.
- Семенова-второго, - сказал он в раструб, - вызывает Артемьев.
- Слушаю тебя, - настоящим артиллерийским басом отозвался наушник.
- Не в службу, а в дружбу, Вика - у тебя не найдется, куда пристроить с десяток сигнальных торпед?
- По тебе уже потопталась адмиральская комиссия?
- Да. Но ты не ответил...
- Могу помочь только советом. Затолкай их в...
- Гардемарины, молчать!
- Так точно! Нет, Петенька, у меня матросы даже фляги с казенной теперь в кубриках держат - погреба забиты так, что не закрываются. Тройной боекомплект, шутка ли?
- А вот помнишь, когда к Сириусу-два ходили - у нас были навесные торпедные аппараты? Потом их сняли - но хоть что-то же осталось?
- Ничего не осталось.
- Ты эта точно знаешь?
- Точно.
- Ну, спасибо, Вика. У тебя комиссия завтра?
- Да, в семь утра.
- С Богом!
- Не расстраивайся. Ты же знаешь - они всегда городят напоследок, когда уже ничего не успеть сделать. Себе задницу прикрывают: предупреждали, мол...
- Да понимаю я... - с тоской сказал Артемьев и повесил наушник.
Наверное, Семенов прав: когда ничего успеть нельзя, да и не слишком обязательно успевать - лучше не делать судорожных движений... но рука сама сняла наушник, а губы произнесли:
- Фон Корфа. Вызывает Артемьев.
- Слушаю, Петя. Что у тебя? - голос фон Корфа был чуть живой.
- Яшенька, дело на сто тысяч: надо найти место для десятка сигнальных торпед. Пожелания адмиральской комиссии.
- Поднимаю... Они, пеньки трухлявые, пожелания пишут, а мы - летай... десять не получится, а для шести место есть - но на броне. Тебя устроит на броне?
- Меня, Яшенька, все сегодня устроит - хоть на буксире.
- Тогда сделаем так: в семнадцать ровно встретимся у четвертого шлюза. Или я сам приду, или Иртюга мой придет - ты ведь его знаешь? Покажем, где крепить и куда кабелюшечки тянуть - прочее, понятно, за тобой.
- С меня коньяк, барон.
- Сочтемся...
Сделано! Хоть что-то - сделано! Раз уж Яшка баран фон Корф прикладает руку - сделано. Трезвый и деловой барон - офицер что надо, но убереги нас, Боже, от фон Корфа пьяного...
И тут - неожиданно, не вовремя - грохнули колокола громкого боя, и голос старшего офицера крейсера Григоровича раскатился:
- Господам офицерам, свободным от вахт, собраться в кают-компании срочно!
Два часа на подбор хвостов! Взлет по тревоге - потому что где-то за орбитой Цербера патрульный миноносец засек новую комету!
Не нелепо ли?
Не лепо ли ны бяшеть братие...
- Повезло тебе, Вика, - сказал Артемьев, непочтительно обгоняя в коридоре Семенова-второго, кавторанга. - Накрылась комиссия.
- Вряд ли сие достойно радости, Петенька, - сказал Семенов. Не нравится мне все это.
- Странновато, - согласился Артемьев.
- Я многое могу понять, - продолжал Семенов, - но когда матросы узнают все на сутки раньше офицеров, когда капитан выдает лишь официальную версию... не понимаю.
- Подожди. О чем это ты?
- Вот видишь. После оглашения приказа командир боевой части так ничего и не знает... По порядку; подходит ко мне вчера боцман Авдеюшкин и задает вопрос: что я думаю по поводу желтых человечков: побьем мы их иль как? Я, понятно, отвечаю, что надо вовремя опохмеляться, благо, казенная всегда под рукой имеется. Он на меня смотрит с жалостью, равно как отец Василий на еврея, и говорит: я, мол, думал, вы уже все знаете: тревога объявлена, и вылет завтра в восемнадцать ноль-ноль...
- Да ты что? - изумился Артемьев.
- Матросский телеграф. Так вот, дальше: согласно тому же телеграфу, два миноносца пошли встречать комету - и один из них исчез, Гремящий . А на втором с командой что-то непонятное приключилось. А днем позже на базу Тритон нападение было, и один корабль зенитчики сбили... Хлопнулся он несильно, и когда посмотрели - сидят в нем мертвенькие желтые человечки...
- Вика, ты не?..
- Серьезен, как никогда. И еще одно: первоначально старт был намечен на полдень, но отложен, поскольку ждали кого-то из Петербурга. Как раз перед собранием мои дальномерщики доложили: к шестому пирсу подошел катер, судя по траектории, с Земли.
- Странно все это, Вика.
- Да уж куда страннее...
Они расстались: Семенов шагнул на трап, ведущий в центральный пост, а Артемьеву был путь в самое сердце корабля, к вестингаузу , хронофагу и прочим чудесам инженерной мысли. Можно было остаться в движущемся коридоре, доехать до парад-палубы, а оттуда лифтам спуститься в БЧ-4. Но был и другой путь: через корабельную церковь и первое машинное отделение - простыми трапами. Так было ближе и почему-то казалось естественнее.
Подгоняемые боцманом, куда-то пронеслись два десятка матросов палубной команды. Пел рожок. Артемьев присел на корточки и приложил ладонь к палубе. Сквозь силикет покрытия проникала нервная неровная вибрация: начали разгоняться генераторы защитительного поля.
Защитительным поле именовалось с очень большим походом, поскольку защищало не от торпед или лучевых залпов, а всего лишь от раннего обнаружения. Что ж, неплохо и это: идти в полет клочком тьмы, поглощая почти все виды излучения и испуская одно тепло...
В церкви было пусто и пахло не ладаном, а йодом. На рундуке, хранящем носилки и перевязочные пакеты, сидели отец Василий и доктор Шапиро и о чем-то тихо беседовали. Если будет бой, безнадежных раненых и убитых будут сносить сюда - лазарет тесен... Перекрестившись, Артемьев направился к дальнему люку, ведущему в первое машинное, но его заметили и окликнули:
- Петр Игнатьевич! Вы не очень спешите?
Отец Василий, маленький и сухой, уже встал и почти бежал навстречу ему. Доктор, напротив, высокий и полный, тоже поднялся, но пока еще не решил, делать ему шаг или остаться на месте. Доктор был невероятно медлителен - за пределами операционной комнаты. Там он преображался...
- Петр Игнатьевич, дорогой, вы знаете хоть что-нибудь наверное?
Артемьев покачал головой:
- Нет.
- Вы так говорите, потому что вам велено молчать - или?..
- Я действительно ничего не знаю.
- Как же так может быть? Зачем скрывать то, о чем шумят по всему Артуру?
- Совершеннейшая нелепость, - объявил доктор.
- Согласен с вами, - кивнул Артемьев. - Извините, мне надо еще многое успеть до старта.
В недрах первого машинного под мягко шипящими гидронасосами он столкнулся с Тиграняном, механиком,
- Пассажиров, слушай, берем! - разводя руками, сказал Тигранян. - Профэссара! Афицэры! Две женщн, слушай! В мой каюта, не куда-нибудь... Возьми меня, а?
- Какой разговор, Рубен! Приходи. Ты же знаешь, тебе я всегда рад.
- Ты знаишш правду? - страшным шепотом спросил Тигранян.
- Нет, - покачал головой Артемьев.
- Я тож нет, - погрустнел Тигранян. - Никто не знает. Афицэры не знают, вах! Матросы знают... Я приду.
Все. По длинному полуспиральнаму трапу в обход шахты планетарного двигателя - на первую палубу. Ниже теперь только термопоглотители, узкие туннели хронофага и нейтридная тепловая броня - на случай вхождения в атмосферу. И вот, наконец, отсек БЧ-4, пахнет озоном и абрикосовым маслом, и мичман Сайко вскакивает с крутящегося стула:
- Ваше превосходительство, на посту без происшествий!
- Вольно, мичман. Продолжайте...
И - дальше, к вестингаузу . Мичмана и лейтенанты обслуживают его, и здесь уже - без церемоний. Этим можно: у кого корпус, у кого университет за плечами. Махнул рукой и прошел к хронофагу.
Сердце крейсера. Без него - едва ли до Юпитера можно добраться. С ним - и сто парсеков не предел. Скорость света непреодолима? И не надо - зачем ломиться, как кабан по плавням? Хитрая машина хронофаг каждую миллисекунду возвращает весь корабль на эту же самую миллисекунду назад, в прошлое. И - все! Ну, не совсем на эту - до девятой девятки. Что в результате? Скорость исчисляется как путь, деленный на время - так? А если время в этой дроби величина, стремящаяся к нулю и лишь чуть-чуть его не достигающая?
Вот вам и получается тысячекратная сверхсветовая - при реальной скорости отрыва от Луны! Никто так, конечно, не летает. Во-первых, хронофаг перенапрягать опасно, а во-вторых, на такой скорости так и будешь кружиться вокруг Солнца, от Земли не слишком удаляясь - законам тяготения нет дела до того, как течет время на борту небесного тела. Потому и идет разгон до реальных двухсот пятидесяти миль в секунду - чтобы обрести путевую остойчивость и не слишком девиировать в гравитационных полях планет и звезд...
Пятнадцать лет прошло с тех пор, как мальчик Петенька Артемьев, прочитав брошюрку из Популярной Энциклопедии , понял вдруг все великолепие этого прибора, тогда еще опытного, опасного в пользовании и капризного - и воспламенился душою. Все, что делал он потом, было лишь шагами к счастливому мигу, когда он, гардемарин, коснулся кончиками пальцев пульта хронофага эсминца Казак ... И до сих пор не избыло в нем это чувство, став зрелым, спокойным - но по-прежнему возвышенным и светлым.
В рубке кругового наблюдения была, как и положено, темно. Сведенные в сферу экраны визоров пересекались оранжевыми и зелеными координатными линиями, и только эта мешало возникнуть иллюзии, что вокруг - реальное пространство, а внизу - лунная поверхность, проплывающая удивительно быстро: орбита Артура выдерживалась на высоте сорока миль. Земля всходила по курсу... Варяга сейчас как бы и не было, но если нажать вот этот клавиш - призрачное его изображение повиснет здесь, между сидящими у пультов офицерами: похожий на огромный (шестьсот сажень от форштевня до среза дюз) зазубренный наконечник копья корпус с множеством орудийных башенок, башен, крышек люков и створов шлюзов, с высоким мостиком, откинутым назад и подчеркивающим стремительность форм корабля.
Сейчас, в походном положении, все спрятано; по сигналу тревоги башни приподнимаются, а некоторые свешиваются на спонсонах за борт, барабанные станки торпедных аппаратов вываливаются на пантографических или телескопических кронштейнах, тут же начинают вращаться, нащупывая в небе противника - готовые достать его за восемьсот миллионов миль сорокатонной чушкой, несущей заряд достаточный, чтобы растопить весь лед Гренландии.
И катера, торпедные и артиллерийские, замелькают на посадочной палубе...
Если прозвучит сигнал тревоги...
Прозвучит ли? Что вообще происходит?
От пирса ушли мягко, почти незаметно, и шли с ускорением в четверть земного, слегка переменив вектор искусственного тяготения - так что на палубе ускорения этого было почти не заметно. Хронофаг включать команды не было, из чего Артемьев заключил: капитан и те, кого ждали, к какому-то решению все еще не пришли. Или - ждут сообщений. Или - еще что-то... В двадцать один сорок заместитель его, старший лейтенант Лубенский, граф Павлуша, сделав каменное лицо, подошел и, кинув ладонь к козырьку, отрезал:
- Ваше превосходительство господин командир боевой части, смею заметить, что время вашей вахты истекло более полутора часов назад. Петр Игнатьевич, отдохните вы, наконец! Сколько можно!
- Отдаю должное вашей правоте, граф, - кивнул Артемьев. Потом не удержался и улыбнулся. - Ладно, Павлуша, управляйтесь пока без меня - чую, до утра ничего важного не состоится.
В каюте - странно! - пахло чужим, и Артемьев, включив свет, увидел его, чужого: в кресле спал, вытянув ноги, незнакомый офицер со звездами капитан-лейтенанта, но - со светло-голу5ым шевроном. Палубная авиация? Нет, у тех еще пропеллер... Никогда таких шевронов не видел...
Почувствовав свет, незнакомец сначала крепко зажмурился, и только потом осторожно открыл глаза. Тут же встал - легко и упруго (не с Луны, значит; с Земли) - и протянул руку.
- Извините за невольное вторжение - вселили. Стааль, по имени - Михаил Борисович. Контрразведка флота.
- Ах, вот что это за шеврон, - сказал Артемьев и протянутую руку пожал. Хорошая рука: сухая и быстрая. И лицо хорошее. Только глаза слишком уж светлые. Буквально - цвета снятого молока. - Артемьев, Петр Игнатьевич. Старлей-армянин сюда не заглядывал?
- Да как вам сказать... Тут неловкость вышла: он уже был здесь, когда меня привели. И Григорович ваш приказал ему перейти, а вот куда - я не запомнил. Мне показалось, он обиделся. Ваш друг?
- Да, и его уже перед этим выселили из его собственной каюты... Давайте вот что: давайте коньяку выпьем. За знакомство - а заодно мне расслабиться надо.
- Согласен. Только коньяк мой. Из-за меня вы терпите стеснение...
- У меня, между прочим, Бисквит .
- А у меня... - контрразведчик быстро оглянулся: не подслушивают ли? - У меня Эрзрум выделки восемьсот шестьдесят третьего года! Из погребов... - и он многозначительно ткнул пальцем вверх.
- Вас так снабжают?
- Если бы. Не поверите - почти украл. Но даже если бы не почти - все равно не стыдился бы. Тем более что государю нельзя ничего, кроме водки и шампанского.
С этими словами он раскрыл походный погребец и достал толстую, черного стекла бутылку с осургученной пробкой.
- В таких, наверное, держали джинов, - усмехнулся Артемьев.
- Нет, - вполне серьезно ответил контрразведчик, - для джинов нужна раза в три больше - и из цельного хрусталя. Штопор есть?
Пробка вздохнула - и почти видимый аромат растекся по каюте.
- Божественно, - сказал Артемьев. - Ну, что - за знакомство?
- На ты и по именам, - предложил контрразведчик.
- Годится. Э-э... Миша... не можешь ли ты мне теперь, но знакомству, сказать, что за катавасия происходит и... вообще?
- Давай еще по наперстку, и медленно, а потом я попытаюсь что-то объяснить. Только боюсь - ты или не поверишь, или решишь, что я издевочки строю... Сначала я тебе скажу честно одну вещь: никто ничего не понимает. Теперь давай посидим тихо, и ты попробуй к этой мысли привыкнуть...
Посидели тихо. Коньяк был прекрасен и самодостаточен. Потом Стааль сказал:
- Первые ласточки запорхали с месяц назад. Тогда, конечно никто не думал, что это ласточки - только сейчас мы умные стали. Ну, мелкие противоречия в сообщениях, несовпадения того-то с тем-то... бывает. Потом - обвалом пошли... Взять эти миноносцы. По первому рапорту с базы Цербер, отправилось их в дозор два: Гремящий и Грозный . Потом вообще каша пошла: будто с десяти кораблей сообщения поступают, и везде все по-разному происходит. Наконец, успокоилось, вошло в колею - и что? Возвращается один корабль - Грозный ! А где Гремящий ? И тут в ответ: какой такой Гремящий ? Не было никакого Гремящего ! Мы в реестр - и в самом деле, нет в реестре такого корабля! На Цербере никто не знает про Гремящий , в адмиралтействе кто-то знает, кто-то нет, из реестра корабль исчез - как корова языком слизнула. Бред, правда? И с базой Тритон - тоже темень непроглядная. Вот если бы не было черным по белому в телеграммах зафиксировано: был Гремящий ! Было нападение на базу! - сам решил бы, что умом повреждаюсь...
- Вот, значит, зачем мы идем... - протянул Артемьев.
- Да. На пробу. Можа, волку в пасть, можа, так пропасть.
- Весело... Ладно, Миша, закупоривай пока сию драгоценность, а то тряхнет ненароком - и давай поспим, пока дают."